Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести - Дмитрий Снегин

— Снайпер из тебя выйдет, пожалуй, неважный, а вот за ранеными ты будешь хорошо присматривать.

— Но, папа...

— Теперь уж никаких но. Быть настоящей медицинской сестрой, да еще на линии огня — великое дело, — остановил дочь Панфилов, и Валя больше не протестовала. Она знала: если отец произнес это «никаких но», — всем возражениям наступил конец и надо подчиниться. Она устало присела на кушетку, и Панфилов, увидев нераскрытый походный чемоданчик у ног дочери,захлопотал:

— Ну вот и хорошо. Располагайся пока тут у меня, хозяйничай, а мне надо ехать.

Валя закинула руки за голову и тихо рассмеялась.

— Чему ты? — удивился отец.

— Ты знаешь, — ответила она, не переставая смеяться, — мне мама на прощанье сказала: «За ранеными любовно ухаживай. Не забывай поить их горячим чаем». Сознайся, что вы давно в медсестры меня определили.

Вместо ответа Панфилов, как бывало дома, предупредил:

— Вернусь нескоро. Обедай без меня и ложись спать. Помойся с дороги: душ внизу...

Машина помчала его на другой конец города по тенистым, наполненным вечерней прохладой улицам. Генерал поглядывал на часы: он спешил, стараясь успеть на совещание в политотдел. Сегодня там будет решен окончательно вопрос о дивизионной газете. С редактором Павлом Кузнецовым* его вчера познакомили, и тот ему понравился — деловит, скромен. Правда, этот старший политрук впервые, должно быть, надел военную гимнастерку, но, как узнал генерал, газетчик он опытный, грамотный и страстно любящий свое дело.

В политотдельской комнате густо плавал дым. Окна были раскрыты настежь, но дым не успевал улетучиваться — курили здесь много. Поздоровавшись, Панфилов сел к столу.

— Работаете, вижу, усердно. — Он отодвинул вместительную пепельницу с ворохом окурков.

— У нас тут горячий разговор, товарищ генерал. — улыбнулся в ответ редактор — сухощавый русый человек. — Не можем придумать настоящего названия для нашей газеты. Предложений много, но возражений еще больше.

— Название газеты заслуживает большого, серьезного обсуждения. Давайте посмотрим, что у вас тут. — Генерал взял из рук редактора исписанный лист бумаги и, как бы про себя, прочитал: «Вперед на врага... Смерть немецким фашистам...» — Да... А вы знаете, товарищи, — вдруг оживился он, — в одном из полков я был свидетелем интересного разговора. Бойцы спорили о том, как и за что воевали русские солдаты до революции и чем для нас, советских людей, стала теперь Родина. Говорили долго, увлеченно, но меня особенно поразили слова одного бойца. Он сказал: «Врагов у нас, ребята, много, а такая страна, как наша Родина, одна во всем мире. За такую Родину жизнь отдать в бою не жалко. И никому на поругание мы нашу Родину не дадим».

— Верно сказано, хорошо! — вскочил и разрубил воздух ладонью Павел Кузнецов. Чутьем газетчика он сразу уловил мысль генерала, а тот продолжал:

— Народ наш глубоко мыслит, глубоко чувствует. Я предлагаю назвать нашу газету «За Родину». Этими словами сказано все.

— Правильно, товарищ, генерал.

— За Родину!..

Выждав, пока стихнет шум, Панфилов решил:

— Ну что ж, товарищи, так и утвердим — «За Родину»...

— А как с печатной машиной, товарищ генерал? — обратился к нему редактор.

— Центральный Комитет помог нам. Свяжитесь с ректором университета. Он в курсе дела.

Панфилов вынул коробку папирос, закурил от спички, которую ему протянул Кузнецов.

— Но нам поставлено условие: печатная машина должна после победы вернуться в Алма-Ату в полной сохранности. Запомните и растолкуйте это своим подчиненным. Вы понимаете, почему я так говорю?

— Понимаю, товарищ генерал.

— И первый номер нашей газеты личный состав дивизии должен увидеть 22 июля. Это мой приказ!

Иван Васильевич поднялся со стула, обвел всех пытливым, требовательным взглядом:

— Наша газета должна быть боевой. Мы собираемся не просто драться, а наступать. Да — наступать. И я хочу, чтобы в газете участвовала вся дивизия, товарищ редактор. Считайте и меня своим постоянным корреспондентом... с первого номера, — с едва приметной улыбкой закончил он, уже прощаясь.

Когда за генералом закрылась дверь, Павел Кузнецов деловито сказал одному из своих сотрудников:

— Сегодня же свяжитесь с художником, закажите заголовок и чтоб к утру он был готов.

5

Главный хирург медсанбата Николай Васильевич Желваков, прежде чем идти знакомиться со своими подчиненными, не без любопытства оглядел свое отражение в зеркале. Зеркало висело в простенке между двумя огромными окнами. Желваков молча смотрел на плотного белоголового человека и с удовлетворением отметил, что военная гимнастерка сидит на нем привычно. Он отошел от зеркала, окинул взглядом светлую, тихую комнату. Его охватила грусть. Совсем недавно эта комната называлась учительской, за ее дверями неумолчно звенели голоса непоседливой, никогда не знающей усталости детворы. А теперь здесь — его, главного хирурга, военная канцелярия.

К военной обстановке ему, впрочем, не привыкать. За его плечами первая мировая война, гражданская, а в мирные годы — частые сборы военно-полевых хирургов, многолетний опыт практики и преподавания полевой хирургии.

За окнами Николай Васильевич увидел деревья, резкую, густую тень от них на раскаленной глади асфальта. Так привычно представить в тени этих ветвей ватагу школьников. Но их почти нет. Только на противоположной стороне улицы стояла девочка, с робким любопытством провожая взором входящих в ее школу военных, среди которых больше всего было девушек и женщин — бойцы и командиры медсанбата, медицинские сестры и хирурги-ординаторы. Все это — молодежь, и почти у всех у них на лицах какое-то торжественное необычное выражение, которое они не в состоянии скрыть за нарочитой деловитостью. «Понимают ли они до конца, что такое война?» — подумал Желваков.

— Да, долго и трудно воевать нам придется, — вздохнул он и, вскинув седую голову, твердым шагом вышел на школьный двор.

Знакомство с подчиненными оказалось необычно простым — Желвакова сразу начали атаковать:

— Товарищ командир, где прикажете размещать оборудование?

— Товарищ хирург, где получить обмундирование?

— Куда девать спирт?

Желваков прекрасно понимал, что каждому из его бойцов уже известно назначение любой комнаты в школе и многие из них задавали вопросы только для того, чтобы от самого командира получить приказание и немедленно его исполнить. Он охотно и обстоятельно отвечал на каждый вопрос.

В шуме он не услышал, как во двор вкатилась машина. Из нее вышел генерал, и Желваков, еще не зная его, сразу определил — командир дивизии. Привычно он подал команду «смирно», представился.

— А я командир дивизии, — обратился ко всем Панфилов.

— Знаем, товарищ генерал, — раздался в ответ чей-то звонкий девичий голос.

Панфилов вошел в коридор и остановился перед штабелем парт, которые еще не успели вынести. Мгновение он стоял — ему попалась вырезанная ножичком и залитая чернилами надпись «Вовка». Теплая улыбка тронула губы генерала, он покачал головой, тяжело вздохнул и прошел в комнаты, где разместился медсанбат.

В одной из комнат он застал девушку, склонившуюся над швейной машиной. Она была увлечена работой, тихая песня кружилась над ней, вплетаясь в ритмичное постукивание машины. Панфилов осторожно положил на плечо девушки руку,строго спросил:

— Боевое задание выполняете?

Девушка порывисто вскочила, ярко покраснела, и неприметные доселе веснушки резко проступили на ее не тронутом загаром лице. Она сорвала со стула гимнастерку, развернула ее и от смущения выкрикнула:

— Я занимаюсь подгонкой обмундирования, товарищ генерал. Куда нам такие широченные?! Вот.

— Очень хорошим делом занимаетесь, товарищ боец. Полезным делом. Советский воин всегда должен следить за своим внешним обликом. А вот с командирами вы еще разговаривать не умеете. В песне голосок ваш куда приятнее.

Девушка уронила руки, гимнастерка рукавами коснулась пола.

Панфилов оглядел комнату и вдруг увидел узкие носки туфель, предательски выглядывавшие из-под кровати. Проворным движением он поднял туфли и, поставив их на ладони, внимательно стал рассматривать.

— Приятные штучки. Приятные. Но не для бойца обувка, — нарочито грубовато проговорил он. — Как вы думаете, товарищ главный хирург? — обратился он к Желвакову, показывая всем высокие, точеные и, должно быть, хрупкие каблучки.

— Совершенно негодная вещь, — ответил генералу Желваков, сердито посматривая на подчиненных.

— Мы только в городе, а как выедем на фронт — выбросим, — виновато оправдывалась девушка и протянула руку за туфлями.

— Выбрасывать не надо, — улыбнулся ей Панфилов, отдавая туфли, — снесите домой, пусть их сберегут. Возвратимся с победой, наденете эти туфли и мы с вами станцуем. А сейчас для нас вот самая удобная, самая надежная обувь, — он притопнул ногой в добротном армейском сапоге. — Не промокает, не снашивается и ногу не утомляет...